2
В последующие три дня я изредка встречал Люсию Меррер во дворе студии или в баре в окружении разных знаменитостей, из-за которых я не решался к ней подойти. Наконец наступил день съемок, когда мне предстояло играть. Должен сказать, что употребление этого глагола для обозначения того, что мне следовало делать, является сильным преувеличением: мне надо было стоять по стойке «смирно» у дверей во время беседы героини Люсии с президентом Бог знает какой республики. В определенный момент она обронит перчатку. Это знаменательное событие пройдет мимо внимания президента неведомого государства. Я же, после мучительной борьбы с самим собой, в конце концов решусь подобрать перчатку и протяну ее Люсии, за что в виде награды мне будет подарена ее чарующая улыбка. Как видите, возможностей для раскрытия моей актерской гениальности не представлялось никаких. Фильм назывался «Белокурое приключение», и достаточно было услышать несколько реплик из него, чтобы понять, что это далеко не шедевр.
Перед началом съемок Люсия подошла, чтобы пожать мне руку и подбодрить. Она осмотрела каждый шовчик на моей форме и заявила, что я просто неотразим. Как только постановщик объявил о начале репетиции, великая актриса утратила всю свою сердечность и превратилась в «героиню».
К концу съемочного дня появился костюмер с радостным известием, что мадмуазель Меррер приглашает всех на аперитив. Статисты, естественно, в такого рода выпивках участия не принимают. Однако, прежде чем вместе с группой артистов покинуть съемочную площадку, Люсия, обращаясь ко мне, проронила:
— Надеюсь, вы останетесь?
И я остался, получив право на стакан, с которым и пристроился в углу. Руководство фильма важно обсуждало свои проблемы, а мелкая сошка опустошала бутылки. С моей стороны было бы смешно рассчитывать, что Она сочтет нужным подойти ко мне. И все-таки мне было немного грустно. В любом фильме статист всегда остается изгоем. Даже самый убогий электрик, ничтожнейший из ассистентов — неотъемлемая часть съемочной группы… но статист — никогда! Он существует для мебели, не более того. Он часть однодневных декораций. Это даже не человек, это загримированная физиономия, от которой требуется выглядеть естественно и не соваться к актерам основного состава. Статист — это обиженный природой задник жизни, который может претендовать на оплату съемочного дня и надеяться, что окажется в кадре. Предел его мечтаний — момент, когда ему доверят хоть одну реплику, которая выведет его из летаргического сна.
В течение всего вечера никто не обращал на меня никакого внимания. Я ощущал себя чужаком и бедным родственником. Мой стакан с чинзано был похож на милостыню, он даже не тянул на чаевые почтальона.
Опустошив стакан, я поставил его на край стола и, никем не замеченный, направился к выходу в самый разгар веселья. В тот момент, когда я выходил из дверей студии, нужный мне автобус плавно отъехал от остановки и скрылся за поворотом. Следующий должен был появиться не раньше чем через полчаса… Я решил направиться в Шарантон пешком. День, проведенный под юпитерами, утомил меня и навеял грусть. Пешая прогулка в вечерних сумерках была бы мне только полезна…
В начале небольшой автомагистрали меня обогнал «крайслер» Люсии Меррер. Проскочив вперед метров триста-четыреста, машина резко затормозила и подала назад. Я сообразил, что Люсия остановилась ради меня, и с бьющимся сердцем бросился навстречу шикарному автомобилю. Актриса сама сидела за рулем. Я стал судорожно дергать за ручку дверцы, но она не поддавалась. Люсии пришлось прийти мне на помощь. Я плюхнулся рядом с ней на широкое, обтянутое белой кожей сиденье, похожее на скамью в зале ожидания вокзала. Люсия нажала на газ. В машине стоял душноватый, пропитанный дорогими духами запах.
— Благодарю вас… — пробормотал я. — И за аперитив тоже.
Люсия, выглядевшая недовольной и озабоченной, ничего не ответила. Казалось, она была целиком поглощена дорогой. Лишь свернув с магистрали, актриса, похоже, вспомнила о моем присутствии.
— Вы были очень хороши в роли гвардейца.
Меня даже передернуло от этого идиотского комплимента, прозвучавшего как издевательство.
— Манекен из «Галери Лафайетт» справился бы с этой ролью не хуже.
Люсия бросила на меня короткий взгляд.
— Перед камерой все имеет значение. То, как вы посмотрели на меня, подавая перчатку, было сделано абсолютно точно.
— Вы полагаете, что на пленке длиною в две с половиной тысячи метров будет замечен один-единственный взгляд?
— Почему бы и нет?
На некоторое время воцарилось молчание. Машина неторопливо скользила вдоль набережной. Я не мог скрыть восхищения, наблюдая за изяществом движений Люсии. В этот вечер она была по-настоящему прекрасна и по-королевски величественна.
— Что вы думаете по поводу фильма? — внезапно спросила актриса.
Я не решался ответить, но она настаивала:
— Ну же, смелее…
— Ничего особенного.
— А как вы находите сегодняшнюю сцену?
— Глупость.
Она замолчала и не проронила ни звука, пока не остановилась на красный свет у светофора. Повернувшись ко мне, с задумчивым видом спросила:
— Почему?
— Потому что в этой сцене абсолютно отсутствует оригинальность. Нечто подобное все видели уже сотни раз… Как обидно, что вы расходуете свой талант на подобные дешевые поделки!
— Но Дюмаль превосходный режиссер!
— Ну конечно. И Лувуа превосходный сценарист, и Бельстейн превосходный продюсер. И что самое поразительное, это будет превосходный фильм… в ряду других… — Я замолк, придя в ужас от собственных слов. — Прошу прощения, если я вас рассердил.
— Я вовсе не сержусь. Простите, я забыла ваше имя.
— Морис… тоже звучит весьма банально, — вздохнул я. Мне страстно хотелось изложить свои мысли подробнее, но нужные слова не приходили в голову.
— Итак, вам не нравится кассовое кино?
— Не нравится!
— Но, мой маленький Морис, в кино ходят обычные люди, и мы создаем свои фильмы для них!
— Я согласен, публика примитивна, но ее необходимо воспитывать при помощи искусства, а не идти на поводу ее вкусов.
— Как же вы еще молоды, мой мальчик. — Люсия добродушно рассмеялась. — Когда приходится за каждый фильм выкладывать по сто с лишним миллионов, забота о воспитании публики может стоить очень дорого. Продюсер — это коммерсант, а коммерсант создан для того, чтобы делать деньги… — Она пожала плечами. — Впрочем, я целиком и полностью разделяю вашу точку зрения.
Мы подъехали к городской ратуше.
— Вам куда? — спросила она.
— Все равно. У меня есть комнатушка на улице Обсерватуар, но прихожей мне служит весь Париж. Так что безразлично, где вы меня высадите, здесь или в другом месте…
Люсия остановилась у тротуара. Я собрался было выйти из машины, но она вдруг схватила меня за руку.
— Какой сегодня день?
— Вторник.
Актриса на мгновение замешкалась, словно ей предстояло принять ответственное решение.
— Я приглашаю вас к себе на ужин.
Это было столь неожиданно, что я не нашелся, что сказать. Люсия молча включила зажигание… Лишь во дворе ее роскошного дома на бульваре Ланн я осмелился заговорить:
— Мадам Меррер!
— Да?
— Лучше не стоит.
— Почему?
— Я не могу объяснить, но чувствую, что не должен соглашаться.
Автомобиль остановился перед массивной оградой из кованого железа, за которой виднелась ослепительной белизны парадная дверь с бронзовыми ручками в форме человеческих рук. Все выглядело роскошным, оригинальным и вместе с тем произвело на меня впечатление тюрьмы.
Люсия подхватила свои перчатки, сумочку, очки и скомандовала:
— Идемте!
— Нет.
— В таком случае потрудитесь объясниться.
— Ну что ж, видите ли, завтра вы по-прежнему останетесь в этом великолепном доме, забыв начисто о проведенном вечере, а я вернусь в свою шестиметровую каморку и не смогу больше думать ни о чем другом, кроме вас… Я просто-напросто боюсь, вы понимаете?
Она пристально посмотрела на меня. Впервые я заметил в ее глазах любопытный огонек, который действовал завораживающе.
— Не надо бояться, Морис. Жизнь принадлежит тем, кто не отступает…
Пожав плечами, я вышел из машины, помог выйти Люсии, после чего проследовал за ней в дом.
* * *
Нам открыл дворецкий в белой куртке и черных брюках. При виде меня он и бровью не повел. Все его внимание было обращено на хозяйку, которой, судя по всему, он был по-собачьи предан. На его лице застыло восхищенно-умоляющее выражение человека, просящего автограф. Он не имел ничего общего с особым родом прислуги, считающей высшей доблестью пренебрежительно относиться к своим именитым хозяевам. Слуга помог актрисе снять манто так, словно распаковывал произведение искусства.
